Ты говорила, что мечтаешь проснуться со мной в одной постели, приготовить замысловатый завтрак, вместе принять душ и проваляться на мятых простынях (хотя тут же поправляла себя - простыни ты соизволишь поправить...самую чуточку, незаметно так) еще с два часа. И при этом в рыжих волосах отражалось майское солнце, предвестник купального сезона, возможно - костра на Лиго и свежая, полупрозрачная, молочная дымка, которая тянется от чернозёма. Ты никогда не смотрела на меня в упор, знала, что я слушаю улицу, стеснялась своих фантазий... И непременно краснела... Так краснеть действительно умеют только рыжие - ярко-ярко-рыжие, с примесью огня и вина.
Я расслабленно-молча втягиваю сигаретный дым(настолько расслабленно чувствуется только с тобой, рыжая) и окидываю взглядом пасмурную Ригу. Небольшой клочок города, привычный ритм, привычный ветер. И голос твой - грань. Настолько успела привыкнуть к нему (иногда чуть резковатому, с по-латышски растянутыми гласными, выдающим твою нервозность), что иногда даже чудится среди толпы. И не слышала, отвлекалась на окрики прохожих, навязчивый стон жалюзи, твою привычку барабанить тонкими, детскими пальчиками по столу. Иногда жалею, что не могу с точностью до сотой после запятой вспомнить твои слова. Но интонация не оставляет. Ты была одной из настояще-ненастоящих: сперва - воплощением жизни, после - сновидением.
В тот день ты непонимающе смотрела на меня, будто увидела привидение и хочешь, что бы оно исчезло. А я не смотрела... Закрыла глаза, что бы представить девочку-жизнь, девочку-чудо, которой ты была ровно пол года. По прошествию шести месяцев, мучительных встрясок, желания добиться от меня вразумительных ответов и объяснений по поводу свежих шрамов, огонь в рыжих волосах исчез...Превратился в серу... И волосы больше не пахли мёдом и костром...
Моё короткое - прощяй...
Если ты что-то и говорила, я не заметила.